ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ: социальный вопрос
1. Если теперь мы подойдем к социальному вопросу, той громадной проблеме, которая возвышается подобно исполинскому горному массиву, грозящему путнику многочисленными неприятностями, то нам следует, прежде всего, медленно идти навстречу ожидающим нас трудностям.
Формы социального вопроса в XX в. совершенно иные, чем формы предшествующих времен. Однако они стали не только другими, но одновременно намного более сложными.«Доминирующим социальным противоречием нашего времени является противоречие между предпринимателями и промышленными рабочими», — писал Густав Шмоллер в конце прошлого столетия. И он был абсолютно прав. Этот социальный вопрос возник в эпоху индустриализации и технизации, а также после появления на рубеже XVIII и XIX вв. либерального законодательства. Властвовали свободный трудовой договор, свобода передвижения и повсеместного проживания, а также частная собственность. Но если свобода и равноправие людей казались гарантированными с политической и правовой сторон, то промышленные рабочие оставались несвободными с экономической и социальной точек зрения. Они чувствовали себя зависимыми, будучи, как весьма упрощенно утверждалось, отданными на произвол всевластия «капитала». Это всевластие было ощутимо как на рынке рабочей силы, так и на отдельно взятом предприятии. Плохие условия жизни, недостаточная оплата труда, чересчур продолжительное рабочее время, вред, наносимый здоровью, использование детского труда и неопределенность тех условий существования многих фабричных рабочих, которые были широко распространены в начале и середине XIX в., представляли собой социальный вопрос этого времени. Его часто описывали, и о нем говорят свидетельства, потрясающие воображение. Общество разделилось на две враждебные группы. Социальный вопрос того времени был чем-то большим, чем кризис в одной сфере жизни. Неоднократно изменяясь, он должен был стать центральным вопросом общества, внутренней политики и культуры.
Маркс взялся за социальный вопрос своего времени со всей силой присущей ему страсти. Он видел в нем движущую силу закономерно протекавшего исторического процесса. Вместе с тем он заострял данный вопрос на одном пункте, увязывая его с вопросом о собственности. По его мнению, социальный вопрос мог быть решен только после неизбежного исчезновения капиталистической частной собственности и возникновения общественной собственности. Таким образом, Маркс воспринимал социальный вопрос и вопрос о собственности как один вопрос.
Фактически на протяжении XIX и начала XX в. удалось приблизить решение социального вопроса совершенно иным образом, чем это представлял Маркс. Условия существования рабочих заметно улучшились. Реальная заработная плата во многих индустриальных странах выросла в три-четыре раза.
Такой результат был обусловлен, прежде всего, развитием экономики и техники. Чем выше становилась вооруженность рабочего машинами, чем больше был продукт, производимый этим рабочим, тем выше могла подниматься заработная плата. В том же направлении действовало и совершенствование транспортных средств. Кроме того, определенное влияние оказывали государственная система охраны труда, запрет на использование детского труда, законодательное ограничение продолжительности рабочего времени, фабричная инспекция, страхование от болезней, несчастных случаев и инвалидности. К этому следует добавить самопомощь рабочих, которые через профсоюзы изменили формы рынка таким образом, что монополистическим или частично монополистическим покупателям теперь противостояли также частично монополистические продавцы.
2. Правда, социальный вопрос XIX в. не был окончательно решен. Остались противоречия, неопределенность существования, прежде всего, в периоды кризисов продолжала нависать над рабочими; усиление власти в первую очередь в концернах и синдикатах уже возвещало о возникновении нового социального вопроса. И одновременно тогдашняя социальная политика сама способствовала появлению этого социального вопроса нашего столетия.
В эпоху экспериментов, то есть после первой мировой войны, социальный вопрос приобрел новый характер. Прежде его сутью была несправедливость распределения, сделавшая необходимым социально-политическое вмешательство законодателя. Теперь же на передний план выдвинулась новая проблема: неопределенность существования в форме продолжительной массовой безработицы. Нам не следует забывать, что на протяжении нескольких десятилетий до 1914 г. такой формы безработицы не было. Однако в этот период она превратилась в такое явление, которое стало превалировать в социальной и экономической политике и даже в политике в целом. Мне достаточно напомнить лишь о массовой безработице в период мирового экономического кризиса.
В противовес этой новой форме социального вопроса, скажем его второму типу, развивалась новая социальная политика. Теперь уже было недостаточно «пунктуально» проводить в жизнь некоторые меры социальной политики старого стиля. Напротив, влияние социально-политической точки зрения распространилось на всю экономическую политику Германии и других стран. Формирование экономического порядка и конъюнктурная политика были поставлены на службу решения социального вопроса. При этом принципиальное значение имеют прежде всего следующие две линии развития: образование крупных социальных властных корпораций, которые характеризуют общую картину экономического порядка этого времени, и политика обеспечения полной занятости, с помощью которой пытаются овладеть новой проблематикой. Обе линии способствовали формированию сильных тенденций к трансформации экономического порядка, а именно в направлении централизованного регулирования экономического процесса.
Тем самым вновь был совершен решающий поворот. Отныне социальный вопрос ставится в форме (третьего типа), которую мы в настоящее время наблюдаем каждый день. Рабочий, впрочем, не только рабочий, стал зависимым от сложной системы государства и других общественных властей. Во многих странах трудовой договор превратился в публично-правовые трудовые отношения, которые вытекают из трудового договора и условия которых устанавливаются государством.
Отдельно взятый рабочий уже не имеет свободного выбора места работы. На нем лежит обязанность трудиться. Биржи труда направляют его на определенную работу. Свои продовольственные товары он получает через систему централизованного распределения, точно так же, как и свое жилье. В случае болезни, при несчастном случае, инвалидности или безработице он оказывается вынужден обходиться государственным страхованием. Возникает новый тип человека, который представляет собой обезличенного, зависящего от государства индивида. Постепенно вся жизнь подвергается огосударствлению.С этим поворотом связан тот факт, что регулирование экономического процесса обнаруживает большую ущербность. Правда, и на предшествующей стадии регулирование также было недостаточным, что наглядно продемонстрировали кризисы и депрессии. Но теперь недостаточное регулирование проявляется на национальном и международном уровнях не в волнах безработицы, а в хроническом недообеспечении широких народных слоев, которые, несмотря на полную занятость, в недостаточной мере обеспечиваются потребительскими благами. Кроме того, расширение масштабов кредитования обесценивает деньги. Возникает открытая или подавленная инфляция, и тем самым обесцениваются сбережения, вложенные в Деньги. Одна неопределенность существования — безработица — была устранена, но та же политика породила другой вид неопределенности существования — обеспечение в случае нетрудоспособности, по старости и т.д. Так как механизм регулирования современной экономики не функционирует, то происходит обострение социального вопроса.
Этот новый социальный вопрос является не только вопросом промышленных рабочих, он распространяется также на все без исключения профессиональные слои — на крестьян, ремесленников, торговцев, лиц свободных профессий. Такое экономическое развитие представляет угрозу для всех них.
В XIX в. социальный вопрос носил как бы приватный характер. Между работодателем и работополучателем в то время заключался приватный трудовой договор. Неблагоприятное с экономической точки зрения положение рабочих предопределялось, прежде всего, двумя обстоятельствами. Во-первых, рабочие, выступая в качестве продавцов, часто вели переговоры в условиях существования таких форм рынка, как монополия или частичная монополия покупателей, которые обеспечивали работодателю как покупателю большое преимущество. Во-вторых, предложение на рынке рабочей силы часто вело себя «аномально». При падении уровня заработной платы на рынке появлялось больше рабочей силы, прежде всего члены рабочих семей, которая и дальше продолжала понижать уровень заработной платы.
Ныне социальный вопрос уже не носит приватного характера. Это соответствует тому обстоятельству, что приватный характер жизни вообще постепенно исчезает. Отношения, вытекающие из трудового договора, нередко являются публично-правовыми. С экономической точки зрения в большинстве случаев решает уже не рынок, то есть не обмен результатов затрат труда на деньги, а распределение и предоставление рабочих мест, а также потребительских благ после того, как многие страны превратили свой экономический порядок преимущественно рыночного типа в порядок с преимущественно централизованно управляемой экономикой.
3. Это изменение экономического порядка поставило на повестку дня серьезные вопросы экономической политики. Но одним этим дело не ограничилось. И здесь проявляется взаимосвязь порядков, в условиях которых живет человек. Чем активнее одерживает верх регулирование экономического процесса методами централизованно управляемой экономики, тем больше и больше общество формируется сверху. Любой общественный порядок имеет форму пирамиды. Руководящий слой присутствует всегда. «Бесклассового» общества никогда не было и никогда не может быть. Однако эта пирамида может быть построена как бы снизу, или же решает верхушка, в каком порядке следует расположить нижние слои. Либо семьи, спонтанно возникшие локальные корпорации самоуправления, кооперативы и т.д. являются носителями общества, либо эти образования создаются и управляются сверху.
Чем активнее экономический порядок развивается по образцу централизованно управляемой экономики, чем больше, следовательно, функционеры центральных органов управления представляют собой главенствующий руководящий слой, тем в большей степени общественный порядок теряет свой сформировавшийся характер. Macса не состоит из одного определенного социального слоя. Она есть состояние, в котором могут находиться люди всех слоев. Превращение в безликую массу происходит особым образом, если общество претерпевает такую реорганизацию, о которой мы ведем речь. Тем самым новый вид приобретает любая профессия, будь то крестьяне, ремесленники, торговцы, рабочие или служащие. Общество вырастает не из спонтанных сил, его становление регулируется сверху, а развитие его структуры зависит от предписаний, поступающих от функционеров центральных органов. Вместе с этим возникает, однако, угроза основам существования отдельно взятого человека.
В этом историческом процессе государство играет особую роль. И своеобразным, двоякого рода отличительным признаком преобразования государства в XX в. является расширение его власти в результате осуществления разнообразного вмешательства в повседневный экономический процесс. Правда, одновременно оно в возрастающей степени переходит в руки властных экономических группировок, которые не только все более и более определяют его волеизъявление, но и отбирают у него важные сферы его прежней деятельности.
Существование большинства людей оказалось в руках этого неустойчивого образования, подверженного влиянию самых различных заинтересованных лиц. Это положение вещей становится еще более серьезным, поскольку люди наших дней практически полностью принимают тезис о том, что государство не связано никакими моральными законами. «По мере увеличения средств и расширения сферы деятельности государства возрастает опасность доктрины, согласно которой государство должно обходиться без морали. Рискнув высказать пожелание стать мерой всех вещей и одновременно объявив о своем собственном аморальном характере, государство в меньшей степени, чем когда бы то ни было, имеет право на духовное руководство народом. Государство, которое домогается установления для себя права на освобождение от этических обязательств, объявляет сферу своей деятельности убежищем низости и, подобно центру гравитации, притягивает вечно неизменную злобу людей»1.
4. С учетом этой ситуации становятся понятными предложения путем «деконцентрации планирования» и «расщепления коллективной собственности» избежать социальных и экономических рисков, Которые несут с собой централизованно управляемая экономика и сосредоточенная в одном месте коллективная собственность, в принципе не отказываясь от последних. По этому поводу мы уже дискутировали в другом месте. Данные предложения не принесли решения. Прибегнем к образному сравнению. В XIX в. было построено здание идей. Его возвели из идей коллективной собственности, централизованного регулирования экономического процесса и некоторых других. Многие полагали, что в этом здании люди могли бы жить свободно, не испытывая давления социального вопроса, избавясь от неопределенностей существования и нужды. Здание идей было возведено на фундаменте веры в неизбежность процесса развития. Теперь мы узнаем, что в этом сооружении жизнь совсем не такая, как думали вначале, что в нем существует угроза несвободы и лишения социальных прав. Поэтому предлагается встроить в здание некоторые элементы, позволяющие предотвратить опасность. Но этими элементами старому зданию не помочь: одних изменений в технике централизованного регулирования и в управлении коллективной собственностью недостаточно. Как бы ни были достойны внимания мотивы таких предложений, они лишь покрывают вуалью социальный вопрос современности.
Без обеспечения необходимых прав на свободу социальный вопрос решить невозможно. Но в этом случае повседневный экономический процесс должны регулировать не центральные плановые органы, а отдельно взятые домашние хозяйства с помощью своих собственных планов. В то время как государству предстоит ограничиться функциями контроля и возможной разработкой тех форм, в которых протекает экономический процесс, в рамках рынков, в том числе и рынков рабочей силы, должна существовать свобода. Такова цель.
5. Характер социального вопроса в корне изменился. Однако постановка вопросов, понятия, идеи и программы, которые сегодня имеют хождение в мире, в большинстве случаев происходят из прошлой эпохи, то есть из времен социального вопроса XIX в. Большинство людей верит в то, что средствами социальной политики прошлого столетия можно решить социальный вопрос современности совершенно иного рода. Мнения еще вращаются в мире, который перестал быть реальным. Если пароход плывет по большой реке, то волны нередко бьются о берег еще долго после того, как он исчезнет из виду. Именно это характерно для идей, под влияние которых попала современная экономическая и социальная политика. XIX век миновал, но идеи, возникшие тогда, еще сильны. «Мировая история экзаменует по программе десятого класса, а в школе отвечают урок за шестой» (Александер Рюстов).
Вопросы, которые ставит мировая история, четко выступают на передний план: формирование протекающего по возможности без помех экономического процесса, тем самым обеспечение достаточного совокупного снабжения, а на этой основе также рационального распределения; расцвет тех сил, которые имеют тенденцию к реализации в каждом отдельно взятом человеке и исполненное смысла включение этих сил в общий процесс. И при всем при этом возможно более полное осуществление справедливости, надежности и свободы в человеческом общежитии.
Однако ответы вращаются в рамках двух устаревших антитез. Первая из них гласит: частная собственность против коллективной. Прежде всего, она с исключительной силой была высказана Марксом. Бросив зоркий взгляд на властные позиции в экономике своего времени, Маркс увидел, что означает экономическая власть в той среде, в которой люди в остальном были политически равноправны. Равным образом он видел, что частная экономическая власть зачастую была связана с частной собственностью. В этом отношении он был реалистом. Но он игнорировал весь исторический опыт, когда с гордостью и радостью первооткрывателя полагал, что экономическая власть якобы может быть устранена коллективной собственностью. Здесь он был утопист.
Это утопическое представление крепко укоренилось в головах многих людей, и, хотя представление является наследием борьбы идей в XIX в., оно подчинило своему влиянию полемику нынешних дней. Сегодня все еще продолжают сопротивляться признанию (правда, опыт навязывает это признание) того, что объединение крупных и более мелких частных структур и превращение их в совсем крупные государственные структуры лишь укрепляют позиции, дающие власть, и что двойная концентрация власти, происходящая при соединении экономической и политической властей, только обостряет социальный вопрос.
Но хотя в общем и целом эту опасность видели, все же возможности противодействия через парламентский контроль государства часто переоценивались. По опыту последнего времени мы знаем, что в результате всеобъемлющего огосударствления или социализации государство само изменяет свой характер, что государственное управление начинает преобладать и что совершенно невозможно эффективно контролировать бюрократию, которая подчинила своему влиянию огосударствленные предприятия или огосударствленные отрасли промышленности. Сохраняется зависимость индивида от этой анонимной супервласти. И проблема монополий, как уже было объяснено, не может быть решена путем огосударствления или социализации.
Вторая крупная антитеза провозглашает: централизованное регулирование против мнимой анархии индивидуального производства. И здесь вновь проблема рассматривается большей частью в духе XIX в. Все еще не удается преодолеть заблуждения сенсимонистов, которые считали laissez-faire и конкуренцию идентичными понятиями и аргументы которых повторяются еще и сегодня. Остановимся на некоторых из этих аргументов. По их мнению, конкуренция ведет к «борьбе на уничтожение, в ходе которой отдельные счастливчики переживают триумф, за который заплачено экономическим разорением бесчисленных жертв». Неминуемым следствием безмерного и неуправляемого производства является беспрестанное нарушение взаимосвязей между производством и потреблением. Полностью отсутствует цельный взгляд на производство, ведущееся изолированными отдельными лицами, «которые не знают ни потребностей экономики и людей, ни необходимых средств их удовлетворения». Но, как они утверждают, анархия производства и распределения преодолевается сама собой в ходе исторического процесса и в результате естественно необходимого развития сменяется органическим социальным порядком.
В этом случае централизованное регулирование сделало бы возможным рациональное управление экономическим процессом.
После того как сторонники политической экономии проделали громадную работу мысли в последнее столетие, не составляет труда критиковать эти идеи анархии экономического процесса и преодоления анархии с помощью централизованного управления. Сегодня мы знаем, что нельзя путать понятия laissez-faire и полной конкуренции, что laissez-faire очень часто ведет скорее к совсем иным формам рынка, а вовсе не к полной конкуренции. Далее, нам известно, что регулирование экономического процесса совершенно различно в зависимости от формы рынка и от действующей денежной системы, а также что хотя сбои в работе созданного механизма цен и обусловливали или обостряли кризисы и депрессии XIX — начала XX в., однако не потому, что механизм цен оказывался несостоятельным как инструмент регулирования, а потому, что давали осечку цены, складывавшиеся в особых формах рынка или в условиях определенных недостаточных денежных порядков.
Но дело не только в том, что критика якобы анархичного экономического процесса была слишком грубой и потому неверной. Современная наука показала также, что и другая сторона аргументации — преодоление так называемой анархии и решение социального вопроса путем установления централизованного регулирования экономического процесса — несостоятельна. Научный анализ и практический опыт продемонстрировали, какие большие проблемы возникают, как только центральные органы управления пожелают взять на себя регулирование экономического процесса, к которому причастен народ в целом.
Однако в общественном мнении все еще существует представление о том, что регулирование экономического процесса, которое осуществляется на основе индивидуальных планов домашних хозяйств и предприятий, должно быть анархичным. Различия же форм рынка для большинства остаются неизвестными. То, насколько жестко регулируется экономический процесс в условиях «полной конкуренции», известно очень немногим. Не знают также о существовании сложных взаимосвязей между денежной системой, ценообразованием и регулированием экономического процесса. Широкие круги общественности все еще считают, что централизованное планирование необходимо для того, чтобы осуществлять рациональное регулирование экономического процесса. Во многих странах разговоры продолжают вестись вокруг идей, которые в 20-е годы прошлого столетия будоражили умы и порождали дискуссии. Наблюдающий эту суету, вероятно, вспоминает слова Гёте: «Мы живем прошлым и умираем в прошлом». Правда, следует отметить, что этот устаревший образ мыслей является также инструментом в руках определенных групп функционеров в борьбе за власть и при защите их властных позиций.
Обычно анахроническое духовное состояние широких кругов, в том числе и многих интеллектуалов, имеет, впрочем, своим следствием то, что они не замечают, что разыгрывается перед их глазами, а именно как слабеют социальные позиции рабочих, служащих и большинства других профессиональных групп в результате упразднения свободного трудового договора и свободы перемещения и повсеместного проживания, а также принудительного привлечения к отбыванию трудовой повинности, социализации и централизованного планирования. Люди оказались в руках функционеров, попали в механизм, хозяевами которого являются именно они. Еще широко распространены иллюзии по поводу того, что централизованное регулирование якобы «социально». Использование понятия «социальный» делает завуалированной ту опасность, которая как раз с социальной точки зрения исходит от социализации.
В связи с этим Ранке говорит о том, что он стремится к тому, чтобы «дать более ясное и менее сомнительное, чем это обычно может иметь место, наглядное представление о том моменте мировой истории, в котором мы находимся». Каким же нам представляется момент мировой истории, если мы изо всех сил пытаемся его осовременить? Политика laissez-faire вызвала значительное усиление властных структур в экономике. Экономическая политика экспериментов, которая пыталась совладать с возникшей в результате этого проблемой, покончила с необходимой мерой стабильности данных и привела к сбоям в совокупном экономическом процессе. Последние породили опасность массовой безработицы. Чтобы противостоять этой опасности, стали проявлять большую готовность жертвовать свободой ради мнимой защищенности. Следствием является усиление общей тенденции к государственному рабству. Однако лишение прав на свободу ведет к самому плохому из всех возможных последствий: к «разложению человеческой субстанции» (Артур Кёстлер).
Ныне социальный вопрос по своей сути — это вопрос о свободе человека.