Трансформация английской монархии
Первые короли из династии Тюдоров, Генрих VII и Генрих VIII, были одними из самых алчных и деспотичных монархов. Они не считались ни с одним институтом управления, который мог ограничить их власть, — ни с аристократией, ни с церковью, ни с парламентом и судебной системой.
Генрих VII планомерно лишал собственности представителей крупной аристократии, которые, как он полагал, угрожали престолу. Генрих VIII не только шел по стопам своего отца, но и совершил один из крупнейших земельных захватов в истории — распустил английские монастыри и захватил их земли, по некоторым оценкам, составлявшие до 30 % земельных владений в Англии того времени. Этого, однако, было недостаточно. Вдобавок, Тюдоры брали постоянные «добровольные» займы у богатых подданных. Например, некий Ричард Рид, который во время одного из поборов Генриха VIII не отдал деньги, оказался в бедственном положении: «Английская армия в то время находилась на шотландской границе. Рида отправили в солдаты за его собственный счет; полководец... получил приказ посылать его на самые сложные и опасные задания, а в лагере подвергать его тяжелейшим лишениям, чтобы он сполна поплатился за свое безрассудство и упорное неповиновение»12.Стюарты продолжили практику экспроприации. Уже в 1672 г., во время печально известной приостановки казначейством выплат по долгам, Карл II приказал приостановить выплаты по долгам банкирам, составлявшие порядка 1,3 млн фунтов стерлингов; годовой доход короны в это время составлял менее 2 млн фунтов стерлингов13.
Тем не менее вскоре после этого Англия стала конституционной монархией. Во время Славной революции 1688 г. Иаков II Стюарт был свергнут; вместо него на престол взошли Вильгельм и Мария. Новые монархи согласились принять Декларацию прав. Престол признал верховную законодательную власть парламента; так, создание регулярной армии в мирное время отныне требовало согласия парламента.
Более того, судей нельзя было сместить с должности произволом, что усилило индивидуальные свободы и права собственности граждан по отношению к короне.Доступность займов для английского правительства повысилась феноменальным образом. В 1688 г. правительственный долг составлял порядка 1 млн фунтов стерлингов, или около 2 — 3 % ВВП. В основном займы были краткосрочными (вспомним, что, не будучи уверены в заемщике, заимодавцы предоставляют только краткосрочные займы); проценты по долгам составляли от 6 до 30 % годовых, в то время как голландское правительство имело возможность брать долгосрочные займы под 4 % годовых14. К 1697 г. правительственный долг увеличился в 17 раз и достиг 40 % ВВП, причем значительную его долю составляли долгосрочные займы. Непосредственной причиной увеличения правительственного долга была война с Францией, но оно также свидетельствовало о большей готовности инвесторов предоставить кредит правительству. Даже при росте объемов правительственного долга процентные ставки снижались — с 14 % вскоре после революции до порядка 6 % в 1697 г.
Принятое в настоящее время объяснение состоит в том, что конституционным путем усилив «компенсирующую» власть парламента и судебной системы, престол продемонстрировал инвесторам твердое намерение не предпринимать попыток лишить их собственности15. Парламент представлял и финансовые круги — купцов и финансистов (партия вигов), и земельную аристократию (партия тори). Учитывая состав парламента, увеличение его власти в результате ограничения власти короля повысило сохранность собственности и надежность финансовых соглашений. В свою очередь, инвесторы стали осуществлять вложения с большей уверенностью. Таким образом, внутренние конституционные ограничения власти английской короны позволили ей привлекать крупные суммы денег в сжатые сроки, что превратило Англию в одну из самых могущественных европейских держав16.
Тем не менее, утверждение, что государство может продемонстрировать твердое намерение соблюдать права собственности путем установления более демократического политического процесса, который будет ограничивать деспотическую власть государства, является несколько неточным.
Если бы предоставить убедительные доказательства твердости своих намерений было бы так просто, почему другие государства, особенно такие национальные государства, как Франция и Испания, постоянно нуждающиеся в денежных средствах, этого не делали?Одной из причин могут являться обстоятельства, в которых они находились. Например, можно утверждать, что английское государство было гораздо проще укротить, поскольку у него не было регулярной армии, выполняющей его деспотические приказы, а выделение денежных средств на создание армии должно было быть одобрено парламентом. Поскольку многие члены парламента владели собственностью, парламент вряд ли одобрил бы создание армии для лишения граждан их имущества. Напротив, у французских и испанских королей регулярная армия была: внешние угрозы были более непосредственными, а дополнительная защита наподобие Ла-Манша, который предоставлял Англии фору во времени, отсутствовала. Таким образом, эти монархи не могли установить надежные внутренние ограничения власти своих государств, несмотря на то, что им тоже отчаянно не хватало средств.
Однако не следует слишком полагаться на различия в географическом положении. Трудно поверить, что отсутствие в Англии регулярной армии было основной причиной ограничения власти короля. В конце концов, даже если Англия, окруженная морями, не была так уязвима для внезапного нападения, как Франция и Испания, английский король имел несколько меньшие регулярные полицейские формирования, чтобы поддерживать мир в пределах страны, и использовал их для экспроприации собственности подданных. Или, если посмотреть на это с другой стороны, даже если, согласно конституции, королю требуется согласие парламента на создание армии, он может просто проигнорировать тонкости конституции, как только ему будут переданы средства, и обратить войска против парламента. Верность армии в этом случае будет зависеть от того, кто сможет в конечном счете предложить ей более выгодные условия (в конце концов, в Древнем Риме тоже пытались держать популярных военачальников и их армии вдали от центров власти, но в итоге многие из последних императоров были избраны преторианской гвардией).
То, что король не пытался или не мог повернуть армию против парламента, заставляет предположить, что здесь действовали другие факторы.С одной стороны, крупная аристократия, которая окружала феодальных монархов, имела мощные армии. С другой стороны, государства, чья власть была ограничена конституцией, и концепция соблюдения прав собственности сформировались только после распада феодальных отношений. Почему не раньше? Утверждение, что государства получили больше возможностей для привлечения заемных средств, установив систему ограничений и противовесов собственной власти, кажется несколько неполным. Что это была за сдерживающая сила?
Возможно, более разумным было бы спросить, может ли какое- либо государство установить уравновешивающую власть, особенно того типа, который обусловлен конституцией. Альтернативное мнение состоит в том, что взаимодействие между облеченными властью силами внутри страны редко регулируется конституционными установлениями, поскольку на уровне страны большинство из них можно изменить. Политическую силу непросто даровать законодательным актом или поправкой к конституции. У нее гораздо более глубокие корни, отчасти лежащие в самом владении собственностью. Более рациональным было бы воспринимать передачу политической власти и соблюдение прав собственности как связанные процессы, в рамках которых собственность, права на которую соблюдаются, в итоге становится источником политической власти.
Продолжая эту линию аргументации, следует сказать, что английский парламент приобрел власть не в результате конституционных изменений, вызванных Славной революцией 1688 г. Он уже обладал властью, как свидетельствует низложение двух королей из династии Стюартов — Карла I и Иакова II. Следовательно, конституционные изменения во многом отражали взаимоотношения властных кругов, которые уже существовали до этих изменений, в то время как конфликт между Стюартами и парламентом был всего лишь отчаянным сопротивлением престола неизбежному изменению баланса сил. Конечно, конституционные изменения делают процесс передачи власти менее обратимым. Мы полагаем их скорее кульминацией, а не началом данного процесса, и вот почему.