§ 4. Взгляды на рыночный механизм и принципы его регулирования

Исключительная и всевозрастающая роль государства привела к тому, что большинство экономистов 20-х гг. стало трактовать его как крупнейшего монополиста. В результате механизм функционирования товарного производства стал анализироваться главным образом с точки зрения принципов его государственного регулирования.

Господствующей стала концепция усиления роли государства. При. всех различиях позиций по конкретным аспектам данной проблемы сторонников этой концепции объединяло отрицательное отношение к основным началам рыночного механизма, прежде всего конкуренции, представление об исторической прогрессивности монополии, оправдание различных ограничений и нарушений рыночного механизма. Так, по мнению Ю. Ларина (1923), совершенствование производства в государственном секторе посредством конкуренции означало бы «наиболее медленный и дорогой путь». В. Штейн (1922) рассматривал внутриотраслевую дифференциацию издержек производства как доказательство «хозяйственной неумелости» большинства предпринимателей, выступал против свободной реализации личных интересов, из которой, по его мнению, вытекают -взаимные раздоры и отчуждение людей; отрицательно оценивал колебания рыночных цен, видя в них фактор экономической неустойчивости. Л. Литошенко (4928) подвергал критике принцип рентабельности [323].

Негативное отношение к рыночному механизму порождало возражения против перспективы дальнейшего углубления нэпа. Особенно сильными эти настроения были в 1921—1923 гг. Так, Л. Крицман опасался краха советского административного аппарата, а Ю. Ларин — превращения государственных предприятий в фактически частные, обогащающие своих директоров[324].

Оборотной стороной критики товарного производства и прежде всего' конкуренции являлось обоснование необходимости завершения монополизации, начавшейся в условиях капиталистического общества.

..я i Ul У Дії jl-

                ...ишлшапп              ». штШііп. Согласно точке трепня этого экономя

ста, 'Внутреннее строение государственной монополии должно быть аналогично организационной структуре частнокапиталистического треста* Отдельные предприятия в ней должны быть обезличены и подчинены центральным органам, а их прибыль — полностью изыматься государством. Фактическая власть должна принадлежать бюрократии, состоящей из наиболее способных и удачных предпринимателей. Признавая беспрецедентно бюрократический характер этой организации,

2. Штейн ссылался на «торжество принципа концентрации производительных сил», свойственное, по его мнению, социализму, и бесперспективность «попыток повернуть вспять колесо истории» .путем «искусственного насаждения» мелких предприятий[325].

В отличие от В. Штейна, Г. Кржижановский и П. Лященко надеялись использовать государственную монополию «на благо народа».

3. Струмилин предлагал воспользоваться методами конкуренции из арсенала капиталистических монополий для завершения обобществления экономики[326].

Особую теорию выдвинул Е. Преображенский (1924—1926). Оп утверждал, что социалистические предприятия не в состоянии выдержать свободную конкуренцию с предприятиями капиталистическими. Этот тезис Е. Преображенский обосновывал тем, что социализм теряет некоторые преимущества капитализма, не успевая приобрести все свои. Положение усугублялось, по его мнению, отставанием СССР от развитых стран Запада. Поэтому необходимо, доказывал Е. Преображенский, сплотить все государственные предприятия в единый трест, использовать силу государственной власти и монопольное положение государственного хозяйства для «первоначального социалистического накопления» за счет эксплуатации «досоциалистических» форм хозяйства, в первую очередь крестьянского. Повышая цены на производственные товары, государству, по мнению Е. Преображенского, следует поддерживать превышение спроса над предложением, чтобы избежать «забастовки покупателей».

Сразу же после своего появления эта теория встретила резкое осуждение. Главный оппонент Е. Преображенского Н. Бухарин категорически отвергал тезис об эксплуатации крестьянского хозяйства. Другой критик теории Е. Преображенского, А. Кон (1927), находил повышение цен, за что выступал Е. Преображенский, чрезвычайно опасным, поскольку эта мера ставит цены, сбыт и накопление государственной промышленности в зависимость от колебаний рыночной конъюнк- t у ут п іі:м імічмім 11( ] і і і IIИ Ч НII її ЄТ СПОООДу Г'ОС* у Д ?] JlC'J’J) Я ВмОСТО ЭТОГО1

А.              Ком предлагал перенести «тяжесть социалистического накопления» па налоги[328].

«Великий перелом» 1929 г. ознаменовался трансформацией господствующего представления: стало обосновываться не просто усиление роли государства, а возможность и необходимость разрушения самого рыночного механизма — расстройство Денежного обращения, нарушение рыночного равновесия, неэквивалентный обмен и централизованное перераспределение. Так, Г. Козлов и С. Губерман, ссылаясь па государственный контроль за ценами, отрицали связь между избыточной эмиссией денег и инфляцией. Эмиссия рассматривалась г Козловым как способ покрытия государственных расходов, причем не- только в отношениях с частным сектором, но и с рабочими и служащими[329].

Согласно А. Кану, хотя перераспределение средст.в в пользу первого подразделения в условиях «твердых и пониженных» цен и вызывало товарный голод, эта политика была оправдана необходимостью индустриализации и классовой борьбы. Еще больше товарный дефицит оправдывали Д. Ловцов и К. Гричик. Опережающе по сравнению с производством рост платежеспособного спроса они рассматривали как преимущество советской экономики, спасающее ее от кризисов перепроизводства, а недопроизводство квалифицировалось ими как ее- пеотъемлемая форма нарушения равновесия[330].

Нарушение рыночного равновесия, принимавшее все большие масштабы с середины 20-х гг., побудило ряд советских экономистов к критике чрезмерного государственного регулирования На основе этой критики В. Новожиловым, Л. Юровским, И. Дашковским была выдвинута иная концепция соотношения государства и рынка Соглашаясь с монопольным положением государства, они, в отличие* от большинства экономистов 20-х гг., предлагали иной способ его использования По их мнению, необходимым условием государственного регулирования должно быть соблюдение рыночного равновесия.

Наиболее последовательно эту точку зрения отстаивал В Новожилов (1924—1926). Центральное место в его теоретических представлениях занимала критика некоммерческой политики цен Заниженные пены, отмечал В. Новожилов, неспособны увеличить общее потребление, поскольку «страна не может потребить товаров больше чем их имеет», зато они усиливают неравномерность Распр6деления ’как Пр0_ дуктов, так и доходов — в выигрыше оказываются «счастливые потребители», которым удается покупать товары по сниЖенньш ценаМ) я частные торговцы, наживающиеся на разнице между свободными и нормированными ценами. Возникающий недостаток товаров приводит к беспорядку в их распределении, что требует -нормированного распределения как предметов' потребления, так и средетв производства

.„га-ипит коммунизма».

Некоммерческая политика цеп, доказывал 13. Новожилов, тормозит возможное расширение производства и может даже вызвать его общее сокращение. Если спрос оказывается выше предложения, то про изводители упускают конъюнктурную прибыль, В результате производство может быть расширено либо за счет снижения издержек, либо за счет эмиссии. Однако первый путь требует значительного времени, а второй ведет к инфляции. Если же спрос падает ниже предложения, то некоммерческая политика, не будучи способна предотвратить сокращение доходов производителей, препятствует продаже излишков по, сниженной цене. Это замедляет перераспределение производительных сил: производство избыточных товаров сокращается, но производство дефицитных товаров расширяется недостаточно. Поэтому в условиях «косности цен», подчеркивал он, опасно любое изменение спроса, любая ошибка в составе производства.

Однако отстаивая необходимость рыночного равновесия, В. Новожилов считал недопустимым доверить его установление исключительно рыночной стихии. При ее господстве, отменил В. Новожилов, народное хозяйство стремится к равновесию лишь под ударами кризисов перепроизводства, сопровождающихся голодом миллионов безработных. К тому же в условиях свободной конкуренции рыночные цены только тяготеют к естественным, но, как правило, не совпадают с ними полностью, Необходимо поэтому «дополнить мощь стихии зрением сознательного регулирования, чтобы предупреждать слишком жесткие удары».

Вместе с тем В. Новожилов обращал внимание на необходимость более тщательного, чем где бы то ни было, наблюдения за состоянием конъюнктуры. «При государственном капитализме,— отмечал он,— возможности воздействия шире, но и размеры возможных ошибок грандиознее, чем при частном». Исходя из этих соображений, В. Новожилов приходит к выводу, что государство-моно иол ист должно регулировать цены аналогично свободной конкуренции — приближать их к издержкам, а издержки — «по мере сил» — снижать. В случае же «ошибок в размерах производства» цены должны отклоняться от издержек в соответствии с расхождением между спросом и предложением [331].

Впоследствии (1926) В. Новожилов скорректировал свою точку зрения. Компромисс между разными способами регулирования исключен, утверждал он: «Или плановое регулирование хозяйства вовсе не считается с рынком, или оно лишь предвосхищает будущие рыночные показатели». Поэтому в условиях товарно-денежного хозяйства задачей плана должна быть «не борьба со стихией рынка, а ее предвосхищение и использование (путем приспособления к ней)»[332].

В отличие от В. Новожилова, Л. Юровский и И. Дашковский сосредоточили свое внимание главным образом на методологических аспектах государственного регулирования. Они также (в особенности' И. Дашковский) допускали большую степень свободы действий государства. По мнению Л. Юровского (1926, 1928), необходимость под-

.              r*«..wnwiiH              чинарно              денежного              хозяйства              налагает на госу

дарственное регулирование липи, сам мі1 общие ограничения, ц остальном же оно «можеі' спокойно преследовать свою цель». Правда в ус- ониях государственной монополии н при «деятельном государственным регулировании» ошибки в расчетах или в самой постановке це- щ могут привести к нарушению рыночного равновесия, но советская ікшйствемная система, отмечал Л. Юровский, тем и отличается от '¦а нигилистической, что способна сравнительно долго переносить такие нарушения. Еще большей свободой, считал он, государство обладает "иутри принадлежащего ему сектора. В случае неплатежеспособности і кого-либо государственного предприятия государство не только мо- 1 гт, но и должно отступать от чисто коммерческого принципа, покры- щ убыток за счет других предприятий либо даже за счет «казны».

Однако, подчеркивал Л. Юровский, что бы ни делало государство — продавало бы продукт по максимальной цене или, наоборот, раздавало бы его бесплатно — оно не может выйти из сферы действия і а кона стоимости; «во всех этих случаях «закон ценности» живехонек, ибо воздух монополии не вредит его здоровью». Вместе с тем государство должно сообразовываться с ситуацией на рынке, иначе его распоряжения окажутся бесхозяйственными. Если государство все же решится преследовать свою цель «в обход рыночному равновесию», то, предупреждал Л. Юровский, ее осуществление потребует принятия все новых мер, нарушающих это равновесие, а в конечном счете — уничтожение самого рынка[333].

Ряд соображений высказал И. Дашковский (1925). Он выделял дне основные задачи государства «как крупнейшего, универсального промышленного монополиста» —¦ пассивную и активную. Первая задача состояла, по его мнению, в выявлении и следовании основной тенденции рынка, ослаблении колебаний конъюнктуры и предупреждении кризисов. Вторую, активную задачу государственного регулирования И. Дашковский видел в управлении рынком — как спросом, так и предложением, в перераспределении средств производства и потребления в «желательном направлении», преодолении «вредного направления хозяйственного развития». Несмотря на свою противоположность, рынок и план, отмечал он, «призваны исправлять и дополнять друг друга». Функция рынка, полагал И. Дашковский, состоит в «экономической сигнализации», а планового органа — в использовании этих сигналов для ускорения или коррекции перераспределения производительных сил.

Он допускал, что государство может не только отдельные товары, но и продукцию целых отраслей продавать по ценам ниже издержек производства, а других — выше издержек «с таким расчетом, чтобы в совокупности получить наибольшую выручку». Возможно также перемещение капиталов и рабочей силы из отраслей с высокой нормой прибыли в отрасли с низкой. Однако, подчеркивал он, закон стоимости устанавливает границы изменения монопольной цены, а закон цены производства — тенденцию к выравниванию отраслевых норм прибыли. Строй же, основанный на перекачивании прибылей государством, «неизбежно рухнул бы под тяжестью собственных противоречий», предупреждал И. Дашковский[334].

J .              ..              .              • . ^Iinpiiuiu l\UIU VJ II14M gt;

ходимости слсдоиа 11 mi законам и сигналам рынка писали и другие эко пом исты — II. Кондратьев (1923), Б. Базаром (1924), Б. Железном (1925), М. Бронский (1928).

Свертывание нэпа не могло не отразиться на данных представ лениях. Тем не менее выступления против нарушения законов товар ного производства и денежного обращения не прекращались и в этот период. В пособии «Экономическая политика СССР», изданном н 1929 г. под редакцией Г. Крумина, указывалось на недопустимость ре гламентации продажи сельскохозяйственной продукции, осуждалась борьба со стихией «путем запрещения вольной торговли, как это бы ло в эпоху военного коммунизма», обосновывалась необходимость ее преодоления на основе экономического соревнования. Терия «опережающего роста спроса» была подвергнута критике. Г. Дукором и И. Капитоновым. С возражениями против неограниченной эмиссии денег выступил М. Бронский. Этот экономист в 1929 г. характеризовал рынок, в том числе рынок рабочей силы, как единственный источник информации о нарушениях равновесия народного хозяйства.

Переход от карточной системы к развернутой советской торговле* завершившийся в 1936 г., привел к широкому распространению представлений о необходимости соблюдения ряда законов товарно-денежного обращения. Уже в 1932 г. Л. Гатовский и Г. Нейман подвергли критике пассивное приспособление торговли к производству и высказались за экономическое регулирование потребительского рынка, учет торговлей запросов населения и доведение их до промышленности. В числе необходимых для этого мер Л. Гатовский называл маневрирование товарными массами с целью понижения цен, а также «тщательное изучение рыночных условий».

Возрастало понимание опасности диспропорций и нарушений в процессе обращения. Правда, первоначально причина этих сбоев усматривалась только в нарушении государственных планов и финансовой дисциплины. Однако уже в 1933 г. Г. Дементьев обратил внимание, что рост заработной платы неодинаковым образом отражается на разных потребностях, вследствие чего может наступить перепроизводство одного товара и дефицит другого.

В последующем возможность разного рода диспропорций, в том числе между спросом и предложением, стала практически общепризнанной. Их причина связывалась уже не только с нарушением государственных планов, но и с ошибками самих центральных органов в регулировании народного хозяйства. За торговлей и денежным обращением была признана контрольная и сигнализирующая функция. Широкое распространение получило мнение о необходимости учета в цене наряду с другими факторами соотношения спроса и предложения.

Развивая это представление, Л. Гатовский (1935) пришел к выводу о наличии объективных границ для государственного регулирования. Характеризуя советские деньги как «инструмент пролетар- сой диктатуры», Л. Гатовский вместе с тем подчеркивал наличие собственных закономерностей использования этого «инструмента» и предупреждал об опасности их нарушения. Он отмечал, что невыполнение плана по себестоимости и отставание роста производительности труда от заработной платы может потребовать покрытия государственных расходов за счет денежной эмиссии, что неизбежно привело бы к искусственному росту спроса, обострению дефицита и, как следствие, к спекуляции.

Л. Гатовский доказывал, что «советская цена не является продук- кім пропзмолытго творчество» — оі атісит от количества денег в обращении, соотношении спроса и пр* оженин. Для изменения цен на потребительские товары, отмечал он, имеются пределы. Верхний предел связывался им с необходимостью повышения благосостояния трудящихся и возможностью сбыта, нижний — с опасностью появления очередей и спекуляции. Л. Гатовский предлагал следить за уровнем ба- іарпьіх цен, используя его в качестве показателя удовлетворения і проса [335].

Еще более радикальной была точка зрения А. Петрова (1936). По его мнению, государство должно использовать цены в качестве ре- | улятора потребительского спроса, снижая их на избыточные товары и повышая — на недостаточные. Однако, отмечал А. Петров, «математически точно предусмотреть результаты изменения цен на объем lt; проса невозможно». Во-первых, даже равномерное изменение цен при- тдит к неодинаковым изменениям спроса на разные товары. Во-вторых, изменение цен на один товар меняет спрос не только на данії ын, но и на ряд других товаров. Указав, по существу, на различия в '.частичности спроса по цене, А. Петров приходил к выводу о неизбежности коррекции плана реализации товаров под воздействием.потребительского рынка[336].

Таким образом, в условиях, существенно отличающихся от обстановки до «великого перелома», вновь стали распространяться мнения о наличии объективных пределов для государственного регулирования н необходимости их учета.

Не менее сложным оказался путь к признанию необходимости расширения экономической самостоятельности хозяйственных звеньев. Наиболее радикальные идеи были высказаны в 1922 г. в журналах Экономист» и «Экономическое возрождение». И. Озеров, А. Рафа- лович, Л. Пумпянский осудили новую экономическую политику за половинчатость, выразившуюся, по их мнению, в недостаточном восстановлении рынка. И. Озеров призывал «быть решительными... и взять псе предпосылки капиталистического строя вплоть до восстановления института частной собственности...». А. Рафалович, признавая несовершенство экономического либерализма, считал, однако, что без предоставления частной деятельности «самого широкого простора» невозможно спасти страну от «дальнейшего разрушения и гибели». Тресты и синдикаты, пришедшие на смену главкам и центрам, Л. Пумпянский называл «новой выдумкой российской экономической бюрократии», поскольку в отличие от заграничных они не являлись результатом естественного промышленного развития. Особую позицию среди этой группы экономистов занимал Н. Шапошников, который по существу выдвигал идею смешанной экономики. Отрицая возможность как «чистого капитализма», так и «чистого социализма», этот экономист высказывался за компромиссную экономическую политику. Выступая за увольнение с государственных предприятий тех рабочих, которые не желают либо не умеют работать, Н. Шапошников считал однако неприемлемым бросать их на произвол судьбы [337].

                ^              л nwVUOIIlJMl'PIPCKDe ПОЗрОЖДС

пни» треооплппн посетиионлеиия частной собстиемпоетн прекратились Однако уже н Ш2Гgt; г. под воздеч'іетішем последствий централизации управления и монополизации государственной промышленности вновь зазвучала критика принципов организации государственного хозяйства. Наиболее подробно эти замечания излагали А. Гинзбург и В. Трифонов,

По мнению А. Гинзбурга, одной из важнейших проблем являлось преодоление тенденции к бюрократизации и чрезмерной централизации — этой «ахиллесовой пяты» любого государственного хозяйства. Причина данного изъяна виделась ему в неизбежности иерархической структуры государственной власти. Между тем, отмечал он, такая структура противоречит хозяйственной жизни, которая «покоится на максимальном развитии личного творчества и инициативы и на приспособлении к окружающей среде».

Еще одна проблема заключалась в монополизации сбыта продукции государственной промышленности, что имело, по выражению А, Гинзбурга, «вредные последствия» для потребителя и противоречило интересам общественного хозяйства. В связи с этим А. Гинзбург ставил вопрос о значении конкуренции, в том числе между государственными предприятиями. Без нее, констатировал он, нет рынка.

1. Гинзбург соглашался с тем, что для предотвращения застоя в производительных силах «необходимо предоставить каждому предприятию в борьбе с другими выявить свои сильные и слабые стороны». Однако, несмотря на «огромное положительное значение» «духа соревнования», государство, по его мнению, «не может равнодушно предоставить свои предприятия стихии рыночной борьбы». Выход ему виделся в использовании законодательного регулирования для преодо ления монопольного положения синдикатов37.

Более определенной была позиция В. Трифонова. .В целях предог вращения загнивания монопольных объединений в государственно, промышленности он предложил большую часть государственных пред/ приятий лодчинить конкуренции, воздействуя на них посредством кре,? дитно-фннансовой политики и других мер косвенного регулирования’ После введения конкуренции В. Трифонов считал необходимым ис/, пользовать «ряд организационных мероприятий» для пресечения по вторной монополизации в условиях прекращения прямого государст4 венного регулирования рынка. Вместе с тем для небольшого количе-| ства государственных предприятий он предлагал прямо противопот ложный режим —¦ оградить их от влияния рынка, заменив конкурент цию «жесткими нормами Госплана». На этот же режим, по мысли

2. Трифонова, должны были постепенно переводиться и остальные предприятия по мере улучшения их работы38.

Свертывание нэпа, начавшееся в государственной промышленности уже во второй половине 20-х гг., остановило дальнейшую разработку подобных проектов. Новый поворот в трактовке вопроса о степени самостоятельности государственных предприятий наметился в 30-е гг. Дорогу этому процессу открыло официальное признание необходимости хозрасчета, а затем и материального стимулирования предприятий, сопровождавшееся некоторым расширением их прав в использовании собственных средств. Уж і и I!),'!() г, Л. Гинзбург, Л. Сегаль и Б. Талі, отмечали наличие у государственных предприятий собственных коммерческих интересов и необходимость приведения их в соответствие с общими интересами всего народного хозяйства. Яркое описание отрицательных последствий отсутствия хозрасчета внутри трестов было дано И. Чернявским. Л. Гатовский (1931) неоднократно подчеркивал необходимость предоставления государственным предприятиям определенной самостоятельности, возможности маневра и взаимного приспособления. По его мнению, контроль за государственными предприятиями должен осуществляться через их материальную заинтересованность. Н. Новаковский (1931) прямо указывал, что директор предприятия, действуя в рамках государственного плана, «исходит и может исходить только из интересов данного предприятия». Г. Абез- глун и И. Ларин (1934) отмечали наличие связи между материальной заинтересованностью и правом предприятий на самостоятельное использование части ресурсов.

Начиная с 1937 г., в советской экономической литературе окончательно наметился спад. Из работ, посвященных вопросам товарно- денежных отношений, исчезают высказывавшиеся ранее радикальные суждения. Но возврата к последовательно антитоварным взглядам все же не произошло.

§ 5. Проблемы денежного обращения

Большое внимание в 20-е гг. экономисты уделяли проблеме денег. Попытки в период «военного коммунизма» найти вместо денег какую-либо иную форму народнохозяйственного учета потерпели неудачу.

Относительно путей стабилизации рубля выявились разные точки фения, отражавшие особенности денежного обращения в то время. I» 1921 и 1922 гг. наряду с бумажными деньгами обращалось и золо-

восстанавливавшее свою роль всеобщего эквивалента. Некоторые экономисты (М. Соболев, Д. Кузовков, Е. Кнорре и др.) предлагали перейти к золотому обращению. При чрезвычайной ограниченности юл отого запаса государства (накануне денежной реформы он составлял менее 9% дореволюционного) такое предложение могло усилить позиции частного капитала, а также привело бы к утечке золота за границу.

С идеей товарного обеспечения устойчивости валюты выступил С, Г. Струмилин, Он предлагал эмитировать деньги по образцу облигаций хлебного займа — как представителей определенного товара или набора товаров. Накопление запаса золота в руках государства

С.              Г, Струмилин предлагал заменить накоплением запаса товаров. Он абсолютизировал опыт демонетизации золота в годы «военного коммунизма», на основе этого негативного опыта делался вывод о полном отрыве денег от золота.

Восстанавливавшееся хозяйство остро нуждалось в устойчивой денежной единице. Стремительно падавшие «совзнаки» (совзнак. — преемник дореволюционного «кредитного рубля») делали невозможным і*колько-нибудь реальный учет, составление бюджета, полноценное восстановление кредитных и финансовых отношений. Обесценение рубля постоянно «съедало» часть и без того низкой заработной платы рабочих и служащих, вело к потере части государственных доходов и капиталов (оборотных средств, налоговых поступлений).

Устойчивость денежной единицы в принципе может быть достиг- цуга літо путем стабилизации обращающемся денежной единицы, либо с помощью выпуска попом денежном единицы взамен обращающейся старой. J 1о чтобы новые денежные знаки не повторили судьбу старых— не продолжали обесцениваться, нужно отказаться от покрытия государственных расходов за счет эмиссии. Пойти на это государство в 1922 г. еще не могло, поэтому было принято решение о том, что старый совзнак некоторое время останется в обращении (за счет его эмиссии предполагалось покрыть дефицит государственного бюджета). Но вместе с тем в обращение должен быть выпущен устойчивый денежный знак — червонец, представлявший собой банкноту Государственного банка, приравненный к золоту и иностранной валюте.

Вопрос о выпуске банкнот был решен еще весной 1922 г., причем руководство Наркомфина в тот момент и не предполагало, что выпуск параллельной валюты окончательно подорвет совзнак, напротив, надеялось стабилизировать его вскоре после выпуска банкноты. Катастрофические последствия параллельного обращения предсказывал -А. А. Соколов — противник выпуска банкнот. Он писал, что параллельное обращение двух валют — результат разрыва функций денег, когда основная валюта, быстро обесцениваясь, утрачивает способность выполнять функцию меры стоимости, средства платежа, средства сбережения. Поэтому возникает необходимость либо в условных инструментах, выполняющих эти функции (например, в индексах цен, выравнивающих сделки), либо в суррогатах, заменяющих деньги в определенных функциях (например, товарные боны, облигации товарных и золотых займов). Эти искусственно конструируемые инструменты, или суррогаты, служат предвестниками появления в обороте двух или более параллельных валют.

Параллельное обращение двух валют возможно «при крайней деградации хозяйственной жизни, выражающейся в разрыве прежних экономических связей, в распаде страны, представлявшей некогда единый рынок... либо при выделении для каждой валюты особой сферы обращения»[338]. При нормальном состоянии экономики не может быть двух параллельных валют, обладающих самостоятельным курсом, как у здорового человека не может быть двух «я».

Но вскоре ситуация изменилась. Уже до реформы начался процесс вытеснения из оборота совзнака золотом и иностранной валютой, но они вытесняли его лишь при выполнении функций меры стоимости и средства сбережения, тогда как червонец постепенно проник в розничный оборот, начал замещать совзнак в качестве средства обращения и средства платежа. «Совзнак был убит не золотом, серебром или медью, а золотым исчислением, банковым билетом и всей совокупностью финансовых мероприятий», — писал Л. Н. Юровский[339]. Наличие в обороте двух валют (падающей и устойчивой) с неизбежностью ставит вопрос о том, в какой из них должны исчисляться денежные обязательства: ставки налогов, ассигнования из бюджета, арендные договоры и т. д. Поскольку бюджет питался «совзначной» эмиссией, то, казалось бы, для этого должен использоваться совзнак. Но исчисления в падающей валюте были крайне; неудобны, связаны с потерями для одной из сторон.

Попытки перейти на твердое исчисление делались еще до начала реформы (по индексу цен или по индексу покупательной способности юлота). С появлением червонца исчисление обязательств п чсріюпцах стало быстро распространяться. .Уже летом 1923 г. обнаружилось, что факт параллельного обращения двух валют толкает деньги к обесценению, инфляции. Поддерживая куре червонца за счет стремительного обесценения совзнака, Наркомфин и Госбанк способствовали созданию ситуации, когда денежное обращение и рынок стали постепенно распадаться на две части —; червонную и совзначную.

В советской экономике в 1923 г. разрыв между двумя валютами пылился в разменный кризис, все попытки преодолеть который оказались безрезультатными. Разрыв между двумя валютами превратился в разрыв между двумя сферами рыночного оборота:              между              городом,

пользующимся червонцем, и деревней, куда «накачивались» совзнаки. Возникла «размычка» промышленности и сельского хозяйства, которая повлекла тяжелый кризис сбыта промтоваров осенью 1923 г. Пришлось пойти на финансирование дальнейших хлебозаготовок за счет выпуска червонца, на частичную утрату им покупательной способности (в течение 1923 г. она снизилась вдвое). Лишь частичное обесценение червонца позволило постепенно изжить разменный кризис.

Благодаря быстрому подъему народного хозяйства удалось весной 1924 г. завершить реформу, изъять из обращения падающий сов- зпак, заменить его разменными знаками, приравненными к червонцу. Обмен по всей стране был закончен в мае 1924 г. {за исключением Закавказья и Дальнего Востока, где он продолжался еще в летние месяцы). К июлю 1924 г. был впервые достигнут бездефицитный бюджет, прекращена эмиссия денег для покрытия государственных расходов..

Стабилизация совзнака в 1922 г. была еще недостижима, и, следовательно, параллельное обращение совзнака и червонца хотя бы на какой-то срок неизбежно. Сторонники его (руководители Наркомфи- па Г. Я. Сокольников и Л. Н. Юровский), по-видимому, были правы, когда считали, что другого пути для оздоровления денежного обращения попросту нет, но это еще не значит, что доводы А. А. Соколова о пагубности параллельного обращения двух валют не нашли подтверждения.

Конечный успех реформы был обусловлен тем, что она сопровождалась возрождением народного хозяйства, настоящим глубоким переворотом в производстве: отказом от «военного коммунизма», освобождением ісрестьян сначала от продразверстки (последствия этого сказались лишь на урожае 1922 г., в 1921 г. был страшный недород), а затем и от натурально налога и всех натуральных повинностей (с

1923. г.), широким развитием частного предпринимательства в городе, хозрасчетом в государственной промышленности и т. д. Именно возрождение народного хозяйства, бурный рост товарооборота в 1923—
1924. гг. и послужили опорой реформы денежной системы и государственных финансов, позволили сократить, а потом и преодолеть дефицит государственного бюджета.

Но при всем том картина параллельного обращения двух валют была отнюдь не идиллической, в ней не было ничего такого, что напоминало бы плавное и постепенное вытеснение старых денежных знаков новыми. Параллельное обращение двух валют — результат катастрофического состояния денежного обращения, и вся история гадкого обращения — это история не мирного преобразования денежной системы, а катастрофы старой денежной системы, растянувшейся во времени. И если бы не общий, причем стремительный, подъем народного хозяйства, то вряд ли бы удалось катастрофу совзнака сов-

              * IV vviy-iUilMU ОДНІЇ

Из ведущих теоретиков п организаторов реформы, начальник валютного управления Паркомфипн Л. II. Юровский, утверждал, что «крушение старой денежной системы, как ми тяжело оно было по многим своим последствиям, было не катастрофой, а реформой»[340]. Видимо, но крайней мере часть современников воспринимала блестящую реформу 1922—1924 гг. как катастрофу старой денежной единицы. Так оно и было. Другое дело, что этим реформа не исчерпывалась.

Кризис сбыта осенью 1923 г. был симптомом распадения рынка на две мало сообщающиеся между собой сферы оборота — на рынки крестьянский и городской. Кризис был преодолен путем снижения цен на промтовары (частично-принудительного), изменения кредитной политики. Казалось бы, последствия кризиса были успешно изжиты, а через несколько месяцев завершена и денежная реформа. Соглашаясь с этими оптимистическими выводами, нужно вместе с тем отметить, что кризис сбыта осени 1923 г, дал толчок первым шагам, направленным на свертывание рынка, на подмену не развившихся еще рыночных механизмов бюрократическими подпорками. Централизованное ценообразование, директивное планирование ассортимента, неизбежно порождаемое тем и другим безразличие к качеству и запросам потребителя — все это берет начало от кризиса сбыта 1923 г. Завершенная весной 1924 г. денежная реформа застала рынок, который уже начал бюрократизироваться.

Процесс «бюрократического окостенения» рынка занял всего 4— 5 лет и уже к 1929 г. вполне завершился. Вехами в нем были: механическое вытеснение частника из торгового оборота начиная с 1924 г.* замена рыночного товаропродвиженпя «планами завоза» в 1925 г., перерождение кредита, утрата им своих коммерческих основ в 1927 г., разрушение рынка хлебозаготовок в 1928 г., полное отбрасывание хозяйственной системы нэпа в 1920 г. Конечно, такая последовательность событий не неизбежна, но в ней была своя логика, и она осуществилась, не вполне осознаваемая современниками, а первый толчок такому ходу событий дал кризис сбыта осени 1923 г., во многом порожденный денежными аномалиями. Из изложенного можно сделать вывод, что параллельное обращение двух валют, одна из которых устойчивая, другая — падает, явление глубоко аномальное: такое обращение допустимо лишь в специфических условиях и на крайне непродолжительном отрезке времени.

В связи с задачей планового регулирования денежного обращения и преодоления излишка денег в обращении советские экономисты на рубеже 20—30-х гг. широко обсуждали вопрос о действии закона денежного обращения в советском хозяйстве.

Интересная попытка определить массу денег, необходимую для обращения, содержалась в работе Ф. И. Михалевского (1930). Миха- левский строго отделял деньги обращающиеся и деньги тезаврированные, т. е., по его определению, такие деньги, для которых на рынке нет товарного эквивалента[341]. Для определения суммы реально обращающихся денег он делил все денежное обращение страны на пять секторов: обобществленный сектор (внутрихозяйственный оборот), рабочие и служащие, крестьянство (включая как производственные, так и потребительские покупки и продажи крестьянства), необобществленные предприятия и промыслы (городские) и городские потребители

,              „              ,              .....              —                 Л'*"              Л и

тех и расходах соответствующих сектором Михалепский строил осиоп- ые денежные потоки (межсекторные и ппутрисекторпые). Поскольку м было выяснено движение потоков ценностей, опосредуемое депьга- II па разных участках народного хозяйства, для определения массы ієіієг, обслуживающих движение в каждом потоке, он предлагал мето- іііку определения скорости денежного обращения в соответствующем ІОТ0КЄ.

Выводы и научные постановки, содержащиеся в работах экономи- юв 20—30-х гг., послужили основой для развития теории кредитио- тепежпых отношений в последующие периоды.