ГЛАВА 18. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА
Экономические взгляды буржуазно-либерального направления представлены в произведениях российской профессуры, тяготевшей в той или иной степени к политическим и идеологическим позициям кадетской партии.
В годы гражданской войны большинство лидеров кадетов (П. Б. Струве, П. Н. Милюков, Н. В. Устрялов) открыто поддерживали белое движение, служили в его административном, совет- ничееком аппарате. Некоторые либеральные профессора (С. Н. Прокопович, Б. Д. Бруцкус) пытались продолжать преподавательскую и общественную деятельность в условиях Советской власти. Их оппозиционность была очевидной, и большевистское руководство в 1922 г. приняло решение об их высылке за границу. В области экономической теории российскому либерализму в отличие от течений социалистической ориентации была, как правило, свойственна открытая критика социализма и марксизма, а также защита экономической (рыночной) свободы и частной собственности.\
§ 1. Критика социализма и марксизма
В качестве наиболее активного критика коммунистической экономической теории, выступил в послеоктябрьский период Петр Струве. Дебютировав в качестве одного из лидеров «легального марксизма», Струве уже в начале текущего столетия перешел на позиции буржуазного либерализма. Впоследствии он переместился на правый фланг кадетской партии, затем и вовсе покинул ее ряды, а в 1920 г. занимал видный пост в правительстве генерала Врангеля.
Воззрения П. Струве на характер и экономическую программу Советской власти изложены в его брошюрах «Размышления о русской революции», «Итоги и существо коммунистического хозяйства» R П. Струве можно, видимо, считать одним из основоположников доктрины «невозможности социализма», получившей в 20—30-х гг. очоль широкое распространение в экономической литературе Запада.
¦«Невозможность социализма» в теоретическом плане Струве
усматривает в попытках К.
Маркса и его последователей сочетать два взаимоисключающих принципа: равенство людей, с одной стороны, и рациональная организация хозяйства — с другой. Согласно его мнению, «социализм, как обобществление хозяйства, как мыслимый метод наиболее рационального устроения хозяйственной жизни, и социализм как уравнительный идеал — не совместимы один с другим»[223].того социализма он по выделяет,— А. X.) есті, отрицание двух основ пых начал, па которых зиждется и см кое разнимающееся общество: идеи ответственности лица за свое поведение вообще и экономическое пове деиие в частности и идеи расценки людей но их личной годности». Далек утверждается, что «хозяйственной санкцией и фундаментом двух начал всякого движущегося вперед общества является институт частной, или личной собственности»[224].
Марксизм, действительно, не смог до конца разрешить проблему экономического стимулирования труда, эффективной организации хозяйства в условиях общественной собственности. Но социализм Маркса не был «эгалитарным» в смысле равнения всех по единой мерке, без учета различий трудового вклада работника.
Но вполне правомерны и рассуждения П. Струве относительно незаменимости частной собственности на средства производства. Как показал мировой опыт, ответственность, материальная заинтересованность, правильная оценка итогов хозяйствования возможны вообще не только в рамках частнособственнических отношений; наиболее эффективным в этом смысле является, видимо, режим смешанной экономики, когда каждый из типов собственности (индивидуально-частной, 'корпоративной, кооперативной, муниципальной, государственной) занимает свою, наиболее подходящую для него нишу.
Особенностью критики Струве является ее бескомпромиссный, не- фимиримый характер, Это относится и к выводам относительно «Ирак- ического краха социализма» в условиях Советской России начала 920-х гг.
«Содержанием коммунистической революции,— писал П. Струве,— gt;ыла неслыханная в мировой истории грандиозная экономическая 'оволюция...
вымирание населения, реакция натурально-хозяйственная, еестороннее оскудение народного хозяйства». В итоге социалистиче- кая практика, по его мнению, вступила в очевидное противоречие со* сей «марксистской организационно-экономической идеей социализма», мевшей в качестве предпосылки «производственное обилие, созданное Ешим же капитализмом»[225]. Таким образом, невозможность социализма одтверждалась, согласно оценкам Струве, отрывом практики от деа л а.Вместе с тем ссылки на хозяйственный упадок, вызванный граж- шской войной и политикой «военного коммунизма», видимо, не каза- ісь ему достаточными. В силу этого Струве обосновывал разрыв со- іалнстической теории и практики также на примере первых мероприя- ій нэпа. Утверждалось, что советский режим, порывая с социадиставкой концепцией Маркса, ищет экономического спасения в «бур- уазных уловках». К числу последних Струве относил: «начало рас- ики людей по их личной годности» (т. е, распределение но труду); пользование профессиональных союзов как механизма защиты трупных интересов рабочих «против поставившей себя на место пред- нпимателя Советской власти»; введение свободы торговли для про- водителей сельскохозяйственных продуктоз; введение системы кон- ссий для иностранных предпринимателей. («В этой системе концесії,—писал П. Струве,— обнаруживается и крайняя слабость и глу- кий цинизм Советской власти. Это политика двойной измены нацио-
налыюму началу и шшноиалыюму достоинству и иным, ли: и
измены социалистическому идеалу».)
Нэп, как известно, ознаменовал псдолгий, но весьма определенный поворот от концепций нетоварного хозяйства к концепциям рыночной, смешанной г "гномики. Однако Струве важно провести мысль о том, что русский ком. /пнзм начала 20-х гг.— это не только крах хозяйственный, но и крах идеологический. Утрируя слабость советского режима, Струве уже в мае 1921 г. приходил к выводу: революция против большевизма близка, в ней заключен «неизбежный и скорый исход» российской истории. В заключительных строках доклада о коммунистическом хозяйстве он выразил «глубочайшее убеждение» в том, что, «отстаивая начала собственности и экономической свободы, представители русской промышленности, торговли и финансов защищают не только себя, они ведут борьбу за родину и человечество, за культуру и свободу»[226].
Послереволюционное наследие Струве весьма велико и еще мало изучено. Из последующих его публикаций укажем па солидный труд по социальной и экономической истории, опубликованный уже после смерти автора[227]. Наряду с сюжетами сугубо исторического плана Струве предпринимает здесь попытку дать собственную интерпретацию предпосылок и сущности административно-командной системы в СССР.
По его мнению, «корни русской революции глубоко заложены в исторической отсталости России... ее социалистическая революция XX века есть грандиозная реакция почвенных сил принуждения против таких же почвенных сил свободы в экономическом и социальном развитии России и ее народов. В новых формах партийно-политического владычества совершается по существу возврат к «тягловому» укладу, к «лейтургическому» (основанному на повинностях.— А. X,) государству XV—XVII вв., в области политической — к той резкой форме московской деспотии, которая воплотилась во второй половине XVI в. в фигуре Ивана Грозного»[228].
Таким образом, в концепциях Струве, относящихся к периоду 1920—1930-х гг., закладываются основы теоретической традиции, в соответствии с которой главным элементом хозяйственной системы СССР выступает внеэкономическое принуждение. Такой подход приводит его к выводу, что «большевистский переворот и большевистское владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социальной и экономической европеизации России» (т. е. поворот к азиатчине). Следовательно, по мнению Струве, генезис советского строя представляет собой дзижение не вперед, а назад — от первоначальных форм капитализма к докапиталистическим формам общества и экономики, что и обусловливает «мировой кризис социализма»[229].
Известно, что в СССР официальная историческая наука до недавних пор недооценивала, а то и просто замалчивала фактор насилия в становлении и развитии государственно-административного социализма. Между тем ряд процессов, например коллективизация, вообще не могут быть поняты без учета данного фактора. Тем не менее эко-- комическая истории советского общества не может объясняться ллши іюа/кмїстннем внеэкономического принуждения, влиянием грубой уравнительности, возвратом к азиатчине и тому подобными регрессивными причинами. На это указывал профессор С. Н. Прокопович, чьи оценки будут приведены далее.
Концепции, близкие Струве, интерпретирующие сущность советского экономического строя с позиций возврата к азиатскому способу производства, восточной разновидности феодализма и т. д., ныне также распространены во всемирной экономической литературе. Но они не являются здесь доминирующими.
Гораздо более осмотрительный и, главное, глубокий анализ социалистической теории и первых практических преобразований советской власти представлен в докладе профессора Петербургской сельскохозяйственной академии Б. Д. Бруцкуса[230]. Исследование теории социализма начинается в его работе с критики социалистических проектов К. Маркса, которая, как и в публикациях других либералов, выглядит ,не всегда безупречно. Так, Бруцкус приписывает Марксу идею «неурезанного дохода» (присвоение работником «полного продукта тру да»); трудовая теория стоимости интерпретируется им таким образом, будто в соответствии с ней «социалистическое общество признает издержки производства лишь в одной форме — в форме затраты труда». Так же, как и П. Струве, Бруцкус связывает социалистический принцип распределения с уравнительным эгалитарным принципом[231].
Вместе с тем в анализе этого ученого можно обнаружить много справедливого. Он, в частности, верно отмечает, что внерыночная, нетоварная концепция социализма фактически не предусматривает возможности всеобщего хозяйственного учета, ибо учет в натуральных, трудовых показателях имеет ограниченный, локальный характер. Отсутствие «ценностного учета», «ценностного сравнения» делает невозможным анализ сравнительной эффективности предприятий, поиск наилучших вариантов использования труда (особенно при разной квалификации) и капитала. Кроме того, без механизма рынка нельзя выработать правильную систему ценообразования, учитывающую .не только издержки- но и спрос потребителей, отражающий их разнообразные вкусы. Вооб ще главная слабость внерыночного планового хозяйства заключается' по Бруцкусу, в том, что здесь отсутствует эффективный механизм взаи мосвязи между производством и потребностями, ибо «социалистическо государство не в силах взвесить потребности своих граждан, а в связи с этим оно .не может дать надлежащих директив производству... Со-.’, вершенно очевидно, что экономическая система, которая не распола-; гает механизмом для приведения производства в соответствие с обще* ¦ственными потребностями, не состоятельна» 12.
Эти и другие замечания Бруцкуса справедливы по отношению н© только к полностью внерыночной теории К. Маркса, но и той концепции ограниченного «планово-рыночного хозяйства», которая господствовала в СССР в период 30—80-х гг. Бруцкус пишет, например, что «социалистическое общество, в отличие от капиталистического, не обладает армией предпринимателей, которые всем своим имущественным положением заинтересованы в успехе производства. Лица, возглавляющие социалистические предприятия, материально не выигрывают от их платит за .ишюлилит-т..*.-, r
силы, и они ничего не получают за отданные обществу прим;gt;'lt;» ..г-
изподства. Риск каждого данного производства всеми участниками его перекладывается на все общество в целом[232].
Б. , ^Бруцкус указывал также, и это его мнение полностью подтвердилось практикой, что отсутствие механизма рыночной саморегуляции порождает стремление государства «централизовать в -руках своей бюрократии все распределительные функции». Далее он пишет: «Если бы даже предприимчивость в социалистическом обществе все-таки не заглохла, ей все же трудно было бы добиться каких-либо результатов ввиду полной бюрократизации хозяйственной жизни», поскольку «социализм не может гарантировать от непотизма»[233].
Для Бруцкуса отношения рынка, рыночного хозяйства отнюдь не представляют специфики одного лишь капитализма, но являются своего рода общецивилизационной основой любого экономически развитого общества. По его мнению, прибыль и рента суть «логические», а не исторически преходящие категории, в них отражаются условия эффективного хозяйствования вообще. Поэтому Бруцкус {в отличие от П. Струве) не видит ничего противоестественного в. применении Советской властью некоторых элементов рынка, например арендных отношений, других форм нэпа. Для него это признак хозяйственного благоразумия и ничего более. Правда, нэп трактовался им в целом ошибочно — как «отказ от социализма» [234].
Общецивилизационный подход сказывается и в защите Бруцкусом принципов хозяйственной и — шире - - личной свободы. С его точки зрения, «принцип свободной человеческой личности есть верховная ценность, это наш последний критерий... талисман европейской цивилизации...»; поэтому «та часть интеллигенции, которая в пылу борьбы во имя интересов определенного класса отказывается от принципа свободной личности, изменяет своему назначению. Пусть решит история, даст ли она этой жертвой народу счастье»[235]. Бруцкус отвергает тезис о несоответствии Октябрьской революции идеям К. Маркса[236]. Утверждается, что «с духом революционного марксизма... согласны не правые, а левые социалисты. Только у них слово с делом не расходится» [237]. Однако звание последовательного социалиста и марксиста, с точки зрения Бруцкуса, это не комплимент, а нечто прямо противоположное. Б заключительных строках брошюры автор еще раз подчеркивает, что «принцип социализма не есть творческий, не к расцвету, а разложению ведет он экономическую жизнь общества»[238].
К такому диагнозу можно относиться по-разному. Неоспоримо,, однако, что попытки создать общество социальной справедливости на
¦Ай*»:
¦і 1.1 государственными чиновника ми) рано или поздно з в полит и тупик (’.роди первых, кто доказал это па языке экономической теории, был петербургскпіі профессор I). Д. Бруцкус.