§ 2. Экономическая программа

Социально-экономическая платформа российского либерализма, которая включала в качестве отправного пункта критику большевизма и марксизма, исходила, как уже отмечалось, из необходимости защиты частной собственности и рыночной конкуренции.

Правый фланг послеоктябрьского российского либерализма пред ставлен в трудах П. Б. Струве. Этот автор неоднократно подчеркивал свою приверженность частнособственническим отношениям, апеллиро вал к развитию «собственнических чувств и собственнической тяги па родных масс к земле»20, однако полагал, что борьбу за «начала собственности и экономической свободы» ведут прежде всего представители русской промышленности, торговли и финансов21.

Выступая с позиций российской великодержавности, Струве и || после революции продолжал считать, что курс на заключение мира без аннексий и контрибуций является «бессмысленным лозунгом». Октябрь- jj скую' революцию оп оценивал как событие «антипатриотическое, про- тивонациональное и противогосударственное», как «пугачевщину во имя Д социализма». По его мнению, «она была сочетанием отвлеченных ради- І кальных идей, на которых воспиталась интеллигенция, с анархически- ч ми, разрушительными и своекорыстными инстинктами народных мдсс». Более того, сами российские либералы, объединившиеся вокруг кадетской партии, подвергались им серьезной критике. По мнению Струве, «либеральные элементы» упустили из виду, что «с 17 октября 1905 г. ... опасность была уже не справа, а слева», и в этом заключалась их основная «историческая ошибка»22.

В середине 1920-х гг. позиция Струве по социально-экономическим вопросам выглядела весьма двусмысленно.

Более гибкой оказалась позиция центристской группировки рус ских либералов (П. Н. Милюков, С. Н. Прокопович и др.). Так, лидер

20 Струве П. Б. Размышления о русской революции, София, 1921. С. 33.

Он же. Итоги и существо коммунистического хозяйства. С. 31,

22. О н же. Размышления о русской революции. С. 29—32.
23. Цит. по: Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926. С. 18—23.

ЛЫХ армий ВПЛОТЬ ДО ИХ окончательного поражении, 13 Avrwiut,u w*v .. выступил со специальным докладом *(!то дел а ті» мосле крымской катастрофы». В этом документе поражение, и частности Деникина, объяснилось )|режде ас его реставраторской ноли)'и кой в отношен ни крестьян, носко, /у «попытка перерешить аграрный .вопрос в интересах поместного класса оттолкнула крестьянство». Лидер кадетской партии писал также, что «преобладание военных, а отчасти и частных интересов помешало вовремя восстановить правильное течение экономической жизни»[239]. Последняя дипломатическая формула скрывала под собой практику военных реквизиций, а то и прямых грабежей, которые, как это прямо отмечал в своих мемуарах П. Милюков, повсеместно восстанавливали население против армий Деникина и Врангеля.

Намечая программу действий кадетской партии после поражения в гражданской войне, П.

Поэтому в работах П. Н. Милюкова 1920-х гг. принцип частичного выкупа за помещичью землю был молчаливо снят. Взамен предлагается линия на безусловное закрепление земельных участков в частной собственности крестьян, с правом купли-продажи, сдачи земли в аренду при «регулирующей роли государства»[241]. Более того, Милюков счел нужным отмежеваться и от столыпинской реформы, которая, по его словам, «пыталась отвлечь крестьян от раздела дворянских земель разделом их собственных земель — притом на пользу богатейшей части крестьянства» и потому была «дворянской», не демократической[242].

Говоря о народном хозяйстве России в целом, П. Милюков выдвигал проекты «глубокой экономической и социальной реконструкции». Он, в частности, писал о необходимости (после свержения большевизма) новой индустриализации России, выступал за параллельное развитие сельского хозяйства и промышленности[243]. Ссылаясь на ряд программ эмигрантских объединений, Милюков ратовал за ограничительную политику в отношении иностранного капитала. При определении взаимоотношений с отечественным капиталом лидер кадетской партии поддерживал лозунг денационализации — с возвращением предприятий их бывшим собственникам, хотя, как он сам писал, не безусловным [244].

Таким образом, лейтмотивом работ Милюкова эмигрантского периода стал отказ от «белого догматизма», от неоправдавших себя методов борьбы с большевистским правительством. Конечно, примирение с большевизмом для Милюкова было и тогда исключено. Однако в отличие от П. Струве он призывал своих сторонников к «принятию ее

r              I              "              "                                          -              —

мой части»Ж), И публикациях Милюкова воспроизводится датировавши июлем 1924 і, программное в.а явление Ресіїубликаїк'ко-Демократпче ского Объединения (включившего кик правых социалистов, так и некоторых представителен кадетской партии).

Меньшим вниманием кадетского лидера пользовался рабочий клас* России. Разбирая программы различных эмигрантских объединений, Милюков признавал необходимость государственных мер по охран труда, развитию профсоюзных свобод. Вместе с тем он не счел воз можным высказаться в защиту законодательного закрепления -восьми часового рабочего дня и минимума заработной платы, мотивируя эт интересами восстановления народного хозяйства. Милюков не раз от мечал, что эпоха манчестерства, политика laisser faire отошла в про»" лое, требовал активного регулирования экономики со стороны государ ства. Но в части, касающейся социальных гарантий для рабочего класса, его проекты были -весьма скромными.

К центристскому направлению российского либерализма можно* видимо, отнести взгляды С. Н. Прокоповича (1871 — 1955). Профессор Прокопович был весьма плодовитым автором. Только в эмигрантский период им было написано несколько крупных монографий, в том числе «Очерки хозяйства Советской России» (1923), «Крестьянское хозяйство» (1924), «Идея планирования и итоги пятилетки» (1934), «Народное хозяйство СССР. Том I» (1952) и др.

По роду занятий С. Прокопович был скорее историком народного- хозяйства, чем теоретиком-политэкономом. В публикациях начала 1920-х гг! он дает подробнейшее описание урона, нанесенного народному хозяйству политикой «военного коммунизма», показывает вред от введения уравнительного распределения, практики принудительного труда, необдуманных масштабов национализации. Прокопович правильно полагает, что политика «военного коммунизма» была вызвана не только печальной необходимостью военного времени, но и доктринальными заблуждениями большевиков, например, концепцией скорейшего перехода к бестоварному, безрыночному хозяйству, изложенному в Программе коммунистической партии 1919 г.[246]

Вместе с тем в работах начала 1920-х гг. С. Прокопович весьма критически отнесся и к введению нэпа, писал о бессилии новой экономической политики возродить народное хозяйство. В работе 1923 г. им выдвигалось программное положение, раскрывающее суть. ортодоксального либерализма: «Для -возрождения производительных сил России вместо жалкого компромисса между принципом личной хозяйственной заинтересованности и инициативы и принципом государственного принуждения,. осуществляемого в порядке диктатуры коммунистической партией,— компромисса, выразителем которого была новая экономическая политика, нужен полный и последовательный отказ от коммунистических начал, полное освобождение частно-хозяйственной инициативы от снизывающих ре цуг и установление частной собственности, обеспечивающей каждому владение и распоряжение результатами его хозяйственной деятельности н труда»[247].

Р доследующей работе о крестьянском хозяйстве (1924), основанной їй/данных бюджетных исследований и переписей, Прокопович подверг специальной критике учение Маркса и других марксистов о классовой дифференциации крестьянства. По мнению Прокоповича, выводы о расслоении крестьян на сельскую буржуазию и пролетариат являются преувеличенными, ибо даже крупные крестьянские хозяйства сохраняют «полунатуральный характер». «Вообще,— указывал автор,— мы имеем в этих хозяйствах зародышевую клетку капитализма, а не развитую форму капиталистического предприятия... Крупный крестьянин, .нанимающий батрака, живет все же главным образом трудом рук своих, а не прибылью с капитала»[248]. Поэтому, с точки зрения Прокоповича, для русского и даже всего европейского крестьянства характерно деление не на пролетариат и буржуазию, а на иные социально- экономические группы: во-первых, хозяйства, землепользование которых не достигает пищевой нормы, которые не продают, а покупают сельскохозяйственные продукты, слабо связаны с рынком сбыта; во- вторых, хозяйства, землепользование которых превышает пищевую норму и приближается к размерам рабочего участка и связь которых с рынком настолько велика, что определяет все строение хозяйства; эти хозяйства являются главными поставщиками сельскохозяйственных продуктов на мировой рынок.

Программное требование Прокоповича состоит во всемерном поощрении хозяйств второго типа — «в направлении развития денежных элементов в крестьянском хозяйстве, развития связей с внешним рынком путем расширения сети железных дорог и водного транспорта и укрепления внутреннего рынка, т. е. развития промышленности и городов»[249]. Только на этом пути, полагает автор, возможен общий рост народного благосостояния и ликвидация аграрного перенаселения России.

Если в работах 1920-х гг. С. Прокопович выступал как безусловный сторонник частной инициативы и рыночной свободы, то в последующее десятилетие его позиция во многом меняется. Центральной темой для этого автора становится «идея планирования». Видимо, под влиянием событий «великой депрессии» (1929—1933) Прокопович приходит к выводу, что планирование является необходимым не только в государственном, но вообще so всяком крупном хозяйстве; начальные формы он усматривал уже в экономике Германии периода первой мировой войны. Автор неоднократно возвращается к важному вопросу: каким образом, до каких пределов следует развивать государственное регулирование и планирование, чтобы не разрушить частную инициативу и конкуренцию? Более осторожным становится и анализ экономической политики Советской власти. Оставаясь, как и прежде, решительным противником военно-коммунистических методов, Прокопович е большей, чем прежде, лояльностью описывает теорию и практику нэпа.

С. Прокопович представляет также весьма интересный анализ итогов первой пятилетки, отмечая, что «мероприятия советской власти по осуществлению этого плана несомненно представляют собою первый

мирного времени»ш. Не возражая п принципе против самой идеи общ,' национального мл а на кик метода всесторонней мо дернина дни хозяйства Прокопович весьма критически относится к практике его реализации. Так, отмечая значительный рост в тяжелой промышленности, оп полагает, что этот рост «почти полностью был осуществлен за счет увеличения числа рабочих». Более того, к концу пятилетки произошло падение качества промышленной продукции (согласно оценкам Проконо иича, на 30% в сравнении с довоенным уровнем). Но даже если принять самую умеренную норму падения качества за годы пятилетки — 12%, то и тогда вместо роста производительности труда получится его. падение — на 7,4%, значительно уменьшатся и показатели роста валовой продукции в стоимостном выражении[250].

По мнению Прокоповича, главной и основной причиной невыпол-J нения заданий первой пятилетки явилась всеобщая национализация,! которую он трактует как «подчинение режиму государственного монопольного хозяйства тысяч фабрик, средних и мелких промышленных предприятий, для этого режима совершенно непригодных». Согласно оценкам автора, к государственному хозяйствованию подготовлены нефтяные промыслы, добыча каменного угля, черная металлургия, производство электрической энергии. Для большинства же мелких и средних предприятий в других отраслях, напротив, «нужна конкурентная система хозяйства, при которой в борьбе за рынок побеждали бы наиболее жизнеспособные предприятия...»[251].

Кроме того, по мнению С. Прокоповича, причинами неуспеха пятилетнего плана являются также; недостаток инженерных кадров и квалифицированных рабочих, «постоянное стремление «политизировать» хозяйственную жизнь», замена приемов хозяйственно-оперативного /правления «мероприятиями политического принуждения и насилия», фугие причины.

Всего рельефнее невыполнение пятилетнего плана (Прокопович юмонстрирует это на примере ряда сводных таблиц) проявилось в :фере сельскохозяйственного производства. «Особенно вредное дейст- !не на производительность сельского хозяйства,— пишет автор,— ока- ала сплошная коллективизация, его совершенно дезорганизовавшая и ничтожившая наиболее крупные, зажиточные крестьянские хозяйства* ывшие носителями агрономического прогресса. В результате впервые ил имеем в России голод, порожденный не стихийными метеорологиче- кнми условиями, а невежеством и преступным легкомыслием прави- елей»[252].

Конечно, не все в экономических исследованиях С. Н. Прокоповича ериода 1920—1930-х гг. одинаково ценно. Так, он чрезмерно упрощает | эчку зрения В. И. Ленина на процесс дифференциации крестьянства, грицательные последствия периода гражданской войны нередко спи- лвает на счет одной лишь военно-коммунистической доктрины, недо- іенивает положительное влияние нэпа, .позволившего восстановить ювоенный уровень производства в России раньше, -чем это было сде- зно в Германии, Франции и Великобритании. Но в целом его анализ •держит ряд важных положений научного характера. В первую оче- ;дь это относится к исследованию итогов первого пяти летнего плана.

Іісли вспомин и. о победных реляциях и официальной лжи Сталина (выполнение пятилетки на 4 года и 3 месяца!), то доводы профессора Прокоповича представляются особенно ценными.

Это я '"“утожио сказать о содержании последней крупной работы н. Прок /ювича «Народное хозяйство СССР» (1952). Здесь автор выступает с концепцией «двойственного характера» советского режима в его экономической политики. «Б своих работах,— указывает Прокопович,— я всегда положительно оценивал те мероприятия советской власти, которые содействовали подъему народного хозяйства Рос- виц» ‘ш.

В трудах Прокоповича выделяется и даже подчеркивается та линия и развитии советского хозяйства и соответственно в деятельности правительства, которая связана с реализацией национальных интересов и общих требований цивилизации. Однако в советской действительности решение «задач национального правительства» всегда сочеталось со стремлением достичь особых целей коммунистической партии. Эта двойственность режима обусловила также двойственность планирования. В целом, указывает С. Прокопович, «власти нужен был общий план, соответствующий уровню хозяйственного развития и нуждам страны», и для его разработки и реализации делалось немало. Вместе с тем влияние коммунистической идеологии «привело к созданию такого плана развития народного хозяйства... который мог быть осуществлен лишь методами насилия и подавления всякой свободы хозяйственной деятельности»[253].

Фактор «коммунистического влияния», «коммунистической идеологии» оценивается Прокоповичем недифференцированно, слишком общо. Ведь согласимся, что идеология В. И. Ленина или, скажем, Н. И. Бухарина расходилась со сталинской, разными были и проекты экономической политики. Тем не менее концепция «двойственной природы» советского экономического строя (интерпретируемой как сочетание национальных, общецивилизационных элементов с элементами специфически коммунистическими) выгодно отличает Прокоповича от тех авторов, что находят для советской экономической истории одну лишь черную краску. Прокопович в целом критически оценивает путь коммунистического строительства в СССР (как «исторический тупик»), однако не упускает из виду и факторы, обусловившие определенную устойчивость советского строя.

Каковы же рекомендации С. Н. Прокоповича по развитию советской экономики? Перечислим лишь некоторые: отказ от неумной и фантастической политики «догнать и перегнать в- экономическом развитии все прочие страны, освобождение Союза от обязательств накоплять 27% народного дохода и неумеренного производства военной промышленности», отказ от веры «в возможность для отсталой России играть руководящую lt;роль в насаждении на всем земном шаре социалистического общественного строя», упразднение «системы принудительного труда» и т. д.[254]. Вряд ли автор рассчитывал, что сталинское руководство прислушается к данным рекомендациям, тем не менее с позиций сегодняшнего дня их справедливость вполне очевидна.

Анализ российского либерализма остался бы неполным без интерпретации экономических воззрений так называемого «сменовеховства», составившего в 1920-х гг. левый фланг российского либерализма.

,              *                ім/кі-ниекіїл              іпполлміччіпт,              принимающих участие1

н борьбе прогни Советской пласти, раскаяться перед ней н нстушпс ма путь сотрудн и честна, (.’лом позиции смепопеховпы обусловливали необходимостью служения отечеству (стабилизация советского режима, .но их мнению, отнимала у его противников такую возможность), а также тем, что большевикам, несмотря на видимый интернационализм, удалось соблюсти национальные интересы России, сохранить па ее территории единое и сильное государство.

Политическую линию сменовеховства яснее всего выразил С. С. Чахотин: «Да, мы знаем за нашими бывшими противниками в прошлом много ужасного, трудно прощаемого, много такого, с чем трудно примириться и сейчас; но как скоро интересы родины требуют, чтобы мы забыли старую боль, мы должны ее забыть... Надо участвовать в поддержке России, надо всем выручать ее, облегчать ей пут прогресса, мира и благосостояния»[255]. Уточняя эту общественную позицию, лидер сменовеховцев профессор Н. В. Устрялов писал, обращаясь lt; большевикам: «Будь мы в России, мы, конечно, не превратились бы їй в «красных профессоров», ни в советских публицистов, но сознательно обрекли бы себя на роль государственных спецов и на этой де- юной почве безболезненно встретились бы с вами»[256].

В сборнике «Смена вех» авторы предприняли анализ экономических федпосылок Октябрьской революции, причем их выводы резко отли- ались от выводов Милюкова и особенно Струве. «Не краденым поль- уется русский народ,— писал, в частности, бывший член октябрист- кой 'партии А. Бобрищев-Пушкин,— а взятым. Взятым по праву — е по праву собственности, основанному на... мутных источниках, а

0. праву вековых страданий, векового рабства и труда... И, право, сло- эб, которым он их (фабрики и землю.— А. X.) получил, не хуже ругих исторических способов, которыми были составлены латифун- ии и миллионные состояния»[257]. Фактически провозглашалась истори- Х'кая правомерность Октябрьской революции как совершенной против эциального паразитизма.

Тем не менее сменовеховцы не были, конечно же, сторонниками

1. коммунистической идеологии, ни строительства социализма, о чем заявляли вполне открыто. Более того, они надеялись, что проводимая gt;дьшевиками новая экономическая политика будет стихийно способ- вовать «преодолению», «перерождению» коммунизма. Наиболее видай представитель сменовеховства Н. В. Устрялов писал по поводу повских реформ: «Мир с мировой буржуазией», «концессии иност- лшым капиталистам», «отказ от позиций «немедленного коммунизма» утри страны» — вот нынешние лозунги Ленина. Невольно напраши- ется лапидарное обозначение этих лозунгов: мы имеем в них экопо- [¦ческий Брест большевизма». Сам Устрялов неоднократно лодчерки- л, что нэп включает в себя меры, «необходимые для хозяйственного зрождения страны», и вместе с тем трактовал их как меры «буржу- чой природы»[258].

На это.м основании историография советского периода традиционно дел ял а в сменовеховстве две стороны: прогрессивную — связанную пжазом от борьбы с Советской властью, готовностью к добросовест-

f ному с ней сотрудничеству, и реакционную — обусловленную стремле- ! пнем к мирному эволюционному «сползанию» в сторону буржуазных порядков. В действительности же Устрялов, хотя и выражал надежду им «изжив- "Че коммунизма», не являлся сторонником буржуазной реставрации ь /традиционном смысле. Его идеалом был не капитализм,

; не «воскрешение принципов частной собственности и чистого капитализма в их старомодных формах», а так называемое «трудовое государство», или «государство культурное» с широким социальным законодательством [259].

В этом государстве ведущая роль должна была отводиться интересам крестьянства как слою, представлявшему большинство населения России. (Устрялов, в частности, выражал пожелание, чтобы «русский мужик получил все, что ему исторически причитается от наличной, революционной власти»[260].) Новое общество не будет чуждо предпринимательским началам, однако предприниматели будут формироваться по большей части из крестьянской среды, а не из старой буржуазии, связанной с земельной аристократией. Таким образом, утверждал Бобрищев-Пушкин, «все образуется — в России будет и собственность, и частная инициатива, и торговля, и кооперация, не будет только выброшенных заграницу прежних собственников»[261].

Сменовеховцы надеялись, следовательно, на «самотер.мидориза- цию»’, добровольное самоограничение большевистского режима, на то, что наиболее дальновидные руководители коммунистов (в этом плане характерны их ссылки на Ленина и Бухарина) окончательно отвергнут идею социализма как единой государственной монополии, перейдут к поддержке экономики смешанного типа, причем не только в краткосрочном, но и в долгосрочном плане. Смешанная, или, как писали тогда, «гибридная», экономика являлась предпочтительной моделью и для умеренных представителей российского либерализма — П. Н. Милюкова, Б. Д. Бруцкуса, С. Н. Прокоповича. Но эти теоретики понимали свойство «гибридности» преимущественно как отказ от принципа laisser faire, как сочетание рыночного и государственного регулирования и участие государства в перераспределении доходов[262]. Сменовеховцы же трактовали гибридную экономику в том числе и как режим смешанной собственности, включающей частные и коллективные формы, причем некоторые из них, например Устрялов, специально выделяли не только «общекультурную», но и «трудовую» доминанту будущего строя.

Фактически проектировался новый вариант общества, обновленного в результате народной революции, освободившегося от парази- ¦ тизма знати и старой буржуазии.

, Идея примирения с новой властью (это примирение понималось как важнейшая предпосылка «служения отечеству») превратилась со временем для некоторых сменовеховцев -в своеобразный абсолют. В 1930-е гг. «примиряться» приходилось уже не с правительством Ленина или Рыкова, проводившим с большей или меньшей последовательностью политику нэпа, а с методами всестороннего административного нажима на экономику, режимом личной диктатуры Сталина.

В этих условиях «спасительный компромисс» в теории оборачивался нередко апологией сталинизма.

t   .. .... .„и*-,.,, nuuumco л а решения апрельского

(1929) Пленуми ЦК ІЖІІ(б), присоединился к сталинской концепции «исчерпании нэпа», иыдннпун тезис; «коптр-и щ созрел». В ИШ г, он писал, правда, что при общем одобрении линии па ускоренную индустриализацию и «'решающее переустройство сельского хозяйства» у него имеются еще «тактические возражения, связанные с техническими сомнениями»[263]. В дальнейшем, однако, и эти оговорки оказались отброшенными. Несколько лет спустя Устрялов сформулировал выводы, которые трудно охарактеризовать иначе, как прямую апологию насилия; «Для русского народа доселе характерно состояние своеобразной «добровольно-принудительной» еамозакрепощенности ради великих государственных задач... Народы большого стиля в судные часы своего бытия никогда не боялись и всегда дерзали, становясь на горло собственной «свободе», сознавать себя «рабами» заданной им великой идеи... Да, России нужен хлыст. И это совсем не позор для России»[264].

Глубоко ошибочные идеи, которые сам автор именовал концепцией «революционного тягла», оправдывались общей политологической доктриной «отмирания демократии». Устрялов полагал, что в XX в. буржуазная демократия практически везде уступает место так называемой «идеократической диктатуре» (т. е. диктатуре, подчиняющей все- общество служению определенной идее). Пришествие «идеократической диктатуры» Устрялов связывал с победой большевизма в России* фашизма в Италии и Германии, с проведением «Нового курса» Рузвельта в США и т. д.

Итак, в целом для российского либерализма 1920—1930-х' гг. характерна тенденция к внутреннему разложению. Если правое era крыло в лице П. Струве пошло на уступки принципу монархии, «стоящей выше закона», то представитель левого крыла, лидер сменовеховства Н. Устрялов, эволюционировал в сторону оправдания сталинизма. К компромиссу со сталинским режимом склонился в годы второй мировой войны и П, Н. Милюков, оправдываясь небезызвестной формулой «цель оправдывает средства»[265]. Тем не менее в области экономической теории либеральная российская профессура достигла определенных результатов. К их числу относятся прежде всего; доказательство' пагубности экономического курса «военного коммунизма» (П. Б. Струве, С. Н. Прокопович и др.), научные элементы критики марксизма и социализма (особенно в трудах Б. Д. Бруцкуса), вывод (С, Н, Прокоповича) о «двойственном характере» истории народного хозяйства СССР, а также обоснование разнообразных проектов смешанной экономики.

РАЗДЕЛ (і